— Нет, мне нужен сам мистер Темплтон. Дело в том… Я только что вернулась из Калифорнии и вспомнила, что когда-то внештатно работала в «Жизни женщин», и… — О господи, зачем я это говорю?

— Может быть, вам дать телефон отдела кадров? — Голос сразу стал ледяным и высокомерным. Он словно говорил: «У меня-то работа есть, а ты выбирайся как знаешь».

Нет, я хотела бы договориться с мистером Темплтоном о встрече… — Сейчас она скажет, что на этой неделе шеф очень занят, на следующей они «закрывают книгу» (то есть сдают номер в набор), а через неделю он надолго уедет в Детройт… Ладно, все ясно!

— Что ж, хорошо. Вас устроит пятница, девять часов пятнадцать минут? Боюсь, весь остальной день у него расписан по минутам. Мисс Форрестер… Алло, мисс Форрестер!

— Извините, я… Ух… Девять пятнадцать? Я… Ух… Ах… Да-да, девять пятнадцать подойдет. Я подумала… Значит, в эту пятницу? Нет-нет, все в порядке… Мой телефон? Ода, конечно. Отель «Ридженси», номер двадцать семь ноль девять… Или шесть? Нет, ноль девять, все правильно. Спасибо. До пятницы! — Ну, черт бы меня побрал…

Вот так все и началось. Если бы ничего не вышло ни в «Декоре», ни в «Жизни женщин», нашлось бы что-нибудь другое. У меня поднялось настроение.

— Сэм! Хочешь в зоопарк?

Мы вышли на Парк-авеню и свернули на запад, к Центральному парку. Пока Сэм каталась на пони, я глазела по сторонам. Да, тут было на что посмотреть! По обе стороны от меня, насколько хватал глаз, простиралась Пятая авеню. Слева жили богатые люди, обитатели пентхаусов [9] , справа высились офисы промышленных магнатов, ворочающих миллионами долларов. Здание компании «Дженерал моторе» взмывало вверх, подавляя собой окружающие дома. Все здесь казалось мне новым и огромным.

— Эй, Сэм, как насчет того, чтобы перекусить?

— Я не проголодалась.

— Тогда пошли дальше. Хочешь еще что-нибудь посмотреть? — Сэм покачала головой, и я наклонилась, чтобы поцеловать ее. Девочка все еще тосковала по потерянному раю, о котором я тщетно пыталась забыть. Крис. — Пойдем, Сэм.

— А куда? — В ее взгляде зажглось любопытство.

— Сейчас мы перейдем улицу, и ты кое-что увидишь. Вон там «Плаза».

Мы остановились на минутку, чтобы полюбоваться лошадьми и красивыми экипажами, а потом поднялись по лестнице и вошли в волшебную страну. Отель «Плаза» был городом в городе: элегантный, как океанский лайнер, гордый собой, полный роскоши… Ковровые дорожки толщиной не уступали матрацам, над головой раскачивались верхушки пальм, вокруг сновали толпы нарядных людей. Одни здесь жили, другие приходили на ленч. В этом здании было покоряющее величие. Да, таков Нью-Йорк.

— Это кто? — Сэм остановилась под огромным портретом круглолицей девочки, изображенной рядом с мопсом. На девочке были гольфы до колена и плиссированная юбка цвета морской волны. Ее лицо было исполнено неистовой злобы, так что с первого взгляда можно было сказать, что родители развелись и оставили ребенка на попечение няньки. Мисс «Пятая авеню» собственной персоной. Портрет был слегка утрирован, но я знала, кто на нем изображен.

— Это Элоиза, радость моя. Про нее написан рассказ. Наверно, она жила где-то здесь, вместе со своей няней, собакой и черепахой.

— А где была ее мама?

— Не знаю. Наверно, куда-то уехала.

— Она была настоящая? — У Сэм расширились глаза. Девочка на картине ей понравилась.

— Нет, придуманная. — И тут я обратила внимание на маленькую табличку под картиной. Там было написано: «Желающих осмотреть комнату Элоизы просим обращаться к лифтеру…» — Эй, хочешь кое-что увидеть?

— Что?

— Сюрприз. Поехали. — Лифты были расположены неподалеку, я в завуалированных выражениях попросила лифтера довезти нас до места назначения. И мы медленно поднялись на нужный этаж. Лифт был полон роскошно одетых женщин и мужчин, говоривших между собой по-испански, по-французски и даже, кажется, по-шведски.

— Приехали, юная леди. Вторая дверь направо. — Я поблагодарила лифтера, и он подмигнул в ответ. Мы осторожно открыли дверь в комнату, о которой могла мечтать любая маленькая девочка, и я улыбнулась, услышав позади восторженный вздох.

— Это комната Элоизы, Сэм.

— Ух ты!.. Здорово!

Это была настоящая витрина, задрапированная розовым ситцем и льняным полотном, полная самых диковинных игрушек, раскиданных в нарочитом беспорядке — именно таком, какой оставляют после себя дети. Высокая худая женщина с английским акцентом, игравшая роль «няни», с крайне серьезным видом показала Сэм все реликвии этой святыни. Визит прошел с громадным успехом.

— Мы еще вернемся сюда? — Сэм с трудом оторвалась от этой сцены.

— Конечно. И не раз. Ну, теперь-то ты проголодалась? — Она кивнула, все еще дрожа от возбуждения, и сломя голову ринулась в «Палм-Корт», где звучали рояль и скрипки, росли деревья и мириады дам сидели за крошечными столиками, накрытыми розовыми скатертями. Все дышало викторианской элегантностью и ничуть не изменилось с тех пор, как бабушка водила меня сюда пить чай.

Сэм достался гамбургер и огромная бутылка земляничной газировки, я поковыряла порцию салата за шесть долларов, и мы пошли домой, довольные тем, как прошло утро.

По дороге мы забежали в школу. Я осталась довольна увиденным и договорилась, что Сэм начнет посещать занятия с завтрашнего дня. Забавно. То, на что в других местах уходят недели, в Нью-Йорке делается за полдня. Я договорилась о двух деловых встречах, определила Сэм в школу, позавтракала в «Плазе» и доставила дочке удовольствие. Совсем неплохо.

У меня оставалось несколько свободных часов. Прибыла беби-ситтер, и я сдала ей Сэм с рук на руки. Мне хотелось позвонить Пег Ричарде. Все утро у меня зудело внутри. Я не могла дождаться этого момента.

Мы с Пег Ричарде вместе росли и ходили в одну школу; она была мне как сестра. Мы были совершенно разные, но понимали друг друга с полуслова. Ей-богу! И всегда заботились друг о друге. Всегда. Скорее как сестры, чем как подруги.

Пег Ричарде грубовата и задириста, говорит на чудовищном жаргоне, с виду простушка, коренастая, крепкая, веснушчатая и кареглазая. В школе она была заводилой — как в шалостях, так и в серьезных делах. Никто лучше ее не мог поставить на место неряху и задаваку или отшить девчонку, которая никому не нравилась. Она ходила в мужских полуботинках, стриглась коротко и была равнодушна к тряпкам и косметике, по которым мы с ума сходили. Мальчики ее тоже почти не интересовали. Она была просто Пег. Свой парень. Но за те два года, которые я провела в Европе, пытаясь учиться живописи, имидж «капитана хоккейной команды» у Пег бесследно исчез. Она серьезно увлеклась альпинизмом, нахваталась новых словечек, и я заподозрила, что веки у нее были накрашены. Три года спустя Пег работала продавцом в секции детской одежды, по-прежнему говорила ужасно, но определенно пользовалась косметикой и носила накладные ресницы. Она играла в теннис, жила с каким-то журналистом и выбивалась из сил, пытаясь выйти за него замуж. Тогда Пег было двадцать три. А пять лет спустя, когда я в первый раз вернулась из Калифорнии, она была одна, ни с кем не жила и работала все там же.